Написал тут небольшую оду. Как мракобесы должны, по идее, отвечать просветителям и свидетелям истинно научного знания.
В ЗАЩИТУ МРАКОБЕСИЯВ последние десятилетия активно развивается научная дисциплина, именуемая эпигенетикой. В классической генетике всегда царила концепция генетического детерминизма, то есть представление о том, что только гены определяют судьбу организма. Однако выяснилось, что сами по себе гены – это лишь некие исполнители и существует еще множество факторов, которые воздействуют поверх традиционных генетических. Грубо говоря, внешний облик живых существ – рыбы ли, человека – определяют не сами гены, а ряд условных «рычагов», которые под воздействием внешних факторов при необходимости включаются и управляют генами.
Эволюционисты (не все, но самые отчаянные) пытаются заводить разговоры на тему, что эпигенетика каким-то образом сопрягается с теорией эволюции, однако сегодня уже очевидно, что она ставит крест на дарвинизме во всех его модификациях.
Объяснение так называемых прогрессивных изменений в организмах с помощью случайных мутаций, закрепляемых отбором, становится ненужным, излишним. Неодарвинистские «механизмы» случайны, непредсказуемы и, между нами, статистически невероятны, не говоря уже о существующих прямых запретах на «творческое усложнение». Эпигенетика же – это не просто удачные мутации, а заранее прошитый в геноме комплексный механизм трансформаций, реализуемый в виде быстрых фенотипических изменений организма (точнее, популяции), попавших в другие средовые или стрессовые условия. Причем, неважно, когда этот механизм сработает, через 10 или через 1000 поколений – он уже присутствует в любом геноме и только ждет своего часа. Раньше изменения фенотипа принимали за саму дарвиновскую (2.0) эволюцию, но теперь наступили другие времена.
Я уже упоминал во «Времени» (спасибо З. Гучетлю за информацию), что один и тот же ген или набор генов может кодировать у разных существ разные признаки – например, гены, кодирующие глаза кальмара, участвуют также в построении ног человека (Pennisi, 2019). В геномах самых ранних из известных организмов уже присутствует заранее заданная комплексность – например, в геноме губки, датируемой 600 млн. лет, уже есть гены, участвующие в формировании мозга и мышечной ткани современных животных (Srivastava et al., 2010). Все дело в том, когда тот или иной «потенциал» реализуется.
Во всем этом присутствует уже какая-то насмешка над теорией эволюции – эволюционисты в качестве доказательства предъявляют какой-нибудь мелкий признак, внешне сходный, скажем, у рыб и амфибий, разделенных якобы миллионами лет, а внезапно оказывается, что в каждом организме уже существует программа трансформации, которая «внезапно» включается у всей популяции и быстро изменяет внешний облик ее представителей. Эволюционный кузнец тут не нужен.
Но это только присказка.
Парадокс в том, что эпигенетика не только показывает кукиш дарвинизму в плане механизмов изменений и их скоростей, но отчасти реабилитирует отвергнутые прежде ламаркистские схемы. Мы знаем, что потомству не передаются приобретенные дефекты вроде отрубленных конечностей и шрамов, поскольку детьми наследуется генетическая информация о «полноценном» состоянии родителя. Однако сегодня, опять же, выясняется, что под давлением внешних стрессовых факторов некоторые приобретенные в течение жизни признаки способны закрепляться в геноме и передаваться следующим поколениям. Как это происходит, сегодня не до конца понятно, но информация о приобретенных в одном поколении изменениях фенотипа каким-то образом посылается половым клеткам, с которыми эти изменения передаются потомству.
На всякий случай – все это не мои личные фантазии, тут нет теории заговора, уфологий и прочих плоских земель. Но именно поэтому я хочу сейчас выйти за красные флажки и, так сказать, в свете новых знаний ступить на территорию мракобесия, прогуляться по ней. Скажу сразу – я не являюсь ГМО-диссидентом, сторонником «лунного заговора», не верю во всяческие телегонии и «биоэнергоинформационные поля». Просто в этой жизни я видел много всего, был на месте многих (смайл), и сейчас меня хлебом не корми – хочу немного побыть адвокатом мракобесов, и даже самому побыть мракобесом. Прежде, когда ученые думали, что ген или набор генов жестко кодируют определенную информацию и эти гены можно просто тасовать, получая новые признаки организмов, многие опасения, например, о вреде ГМО, всем просвещенным людям казались пустыми. Впрочем, и сегодня пропаганда безопасности ГМО-продуктов является не просто нормой среди так называемых научных просветителей, но и неким паролем, пропуском в ряды истинно просвещенных сторонников науки и прогресса.
Но то, что было раньше, то прошло. С учетом такой засады, как эпигенетика – я дико извиняюсь перед сторонниками генетического детерминизма. Указание на научный консенсус по вопросу безопасности тех же ГМО-продуктов ныне можно считать столь же устаревшим, как и «концепцию гена». Ибо открылась бездна, звезд полна.
В свете новых знаний возникает вопрос – есть ли гарантии, что при вставках фрагментов генома одного организма в геном другого (например, гибридизация колорадского жука и картофеля) эпигенетические «рычаги» в нашем организме не установятся, условно говоря, в неправильное положение? Главный аргумент сторонников ГМО, это, типа, мы уже тысячелетия употребляем в пищу ГМ-пшеницу и кукурузу. Но этот аргумент легко обращается в противоположную сторону – именно тысячелетия показали безопасность одомашненных культур. А главная цель нынешних экспериментов – все же не столько «накормить голодающих детей Африки» (как это часто преподносится), а получить именно экономическую выгоду – удешевить и облегчить производство еды за счет создания у генных гибридов новых качеств – устойчивости к вредителям, гербицидам и пр.
Но давайте рассуждать примитивно, в духе детективов. Мы думали, что убийца садовник, а убийцей оказался бухгалтер. Есть ли уверенность, что сегодняшние генные гибриды, не распознанные нашим организмом как «свои», не повлияют фатальным образом на экспрессию наших генов и не запустят (или уже не запустили) какой-нибудь процесс, способствующий в перспективе мутациям и злокачественным новообразованиям?
Со мной можно сколь угодно не соглашаться. Но сам я констатирую не несогласие, а лишь опасение, ибо с открытием новых и плохо понимаемых механизмов регуляции генов мы сталкиваемся с новой реальностью – что мы просто тупо не знаем ничего о влиянии генных гибридов на наш геном в перспективе. Природа не создавала картофель, устойчивый к колорадским жукам или ГМ-лосося, которого мы едим, это сугубо наши новации, почему-то природой невостребованные и не реализованные.
Раньше условные сторонники прогресса могли посмеиваться над неучами – мы же все, типа, ежедневно принимаем внутрь, в свой организм гены пшеницы и картофеля, и они не встраиваются в наши гены. Но теперь вопрос стоит по-другому – мы не обязаны доверять «сторонникам прогресса», ибо они конструировали гибриды в рамках старых представлений, а сейчас сами не знают, какие «рычаги», управляющие нашими генами, способны включить оные гибриды. Дело не в безопасности гибрида, а в неизвестности реакции на него наших собственных эпигенетических «рычагов». А если возможность каких-нибудь «не тех» экспрессий наших генов не учтены, то и нет никаких гарантий безопасности на столь короткой дистанции «эксперимента».
Еще один пример. То, что супруги в течение жизни становятся похожи друг на друга, давно известно. Общие привычки, мимика производят некую фенотипическую подстройку. Однако интересно, что почти во всех культурах, на законодательном или религиозном уровнях запрещены браки не только между сводными братьями и сестрами, но и приемными, генетически не родственными друг другу. Не ручаюсь за какие-нибудь островные племена и не рассматриваю отдельные «перегибы» династического королевского инбридинга ради сохранения власти внутри одной семьи. Однако в целом запрет на брак неродственным разнополым детям, воспитанными как брат и сестра, как минимум, с бытовой точки зрения, казалось бы, нелогичен. С христианским запретом понятно, но почему против таких браков выступают те же восточно-азиатские сообщества? (Исходя из того, что их «религии» в строгом смысле являются не религиями, а учениями на основе древних практик, а мораль им дана не в религиозном откровении, а базируется на том же практическом опыте). Казалось бы – и семья при таком браке не распадается, и имущество, и опыт, и традиции – всё остается в семье. Семейный союз и коммерческое партнерство надёжны и давно проверены. «Деньги из семьи не уходят». Но тысячелетний опыт почему-то подсказывает, что такие браки недопустимы.
Опять же, хоть режьте, но с учетом эпигенетики вполне возможна ситуация, когда длительные семейные отношения в рамках взаимодействия «брат-сестра» даже у неродных людей каким-то образом, через психику, могут «подстраивать» их физические параметры друг под друга, влиять на регуляцию генов как это было бы в случае родных брата и сестры. Сильно, и даже отчаянно фантазируя, можно предположить, например, что в таком браке в результате комплекса родственного сходства будут происходить или, скорее, программно имитироваться процессы, свойственные родным брату и сестре, то есть посылаемая в половые клетки информация будет имитировать родственную генетику, и зачатие ребенка может реализовываться по «программе» инбридинга.
Звучит дико? Да, согласен, дико, но такая традиция основана не на религиозной морали, а на бытовом опыте, и запрет на подобные браки вызван, возможно, некоей эпигенетической «конвергенцией», происходящей в каждом из организмов, ведущих себя как родственные. Ибо почему – двоюродным парам можно, а чужим, но жившим в одной семье, нельзя?
Или еще вариант. В Восточной Азии, например, традиционная литература и современные сериалы часто построены на драматической коллизии, противоположной шекспировской «Ромео и Джульетте». То есть разнополые дети из двух разных семей любят друг друга, матери детей являются подругами, но трагедия состоит в невозможности этого союза, потому что отец девушки ушел из жизни в результате насильственной смерти, когда она была еще ребенком. И это, говорят, традиционный социальный запрет, нарушение которого в Восточной Азии не допускается или серьезно порицается. Матери дружат, а детям брак закрыт. Почему? Очевидно, что это культурный опыт. С нашей же точки же зрения предположим, что стресс, полученный девушкой в детстве от убийства отца каким-то образом влияет на нее так, что последствия этого стресса с большой вероятностью отразятся на ее потомстве. (Здесь уже дикость в том, что девушку нужно пожалеть и срочно – замуж, а на ней, гады, еще и клеймо ставят. Её бы к нам, в нашу реальность и нашу выработанную устойчивость к любым стрессам (грустный смайлик)).
Отсюда рукой подать до телегонии – идеи, обычно излагаемой самым мракобесным образом, со всякими ее биоинформационными полями; идеи «поповской» и по своей канве имеющей, скорее, роль назидания, даже запугивания нашей славной молодежи. Во времена недавнего геноцентризма телегония, идущая еще от Аристотеля и опровергнутая собственно появлением классической генетики, была как бы очевидной антинаучной ересью, поскольку при зачатии половина хромосомного набора наследуется ребенком от матери, половина – от конкретного отца, и никаких третьих лиц. Но сегодня – что ненаучного в том, что организм женщины способен сохранять генетические «настройки», полученные от первого партнера?
Группа ученых из австралийского Университета Нового Южного Уэльса после ряда экспериментов с плодовыми мушками пришла к выводу, что размеры потомства у них задает первый «мух» – какого бы размера ни были последующие отцы, но если первый мух был крупным, все остальные потомки тоже были крупными, несмотря на разные размеры последующих отцов. Самым любопытным оказалось то, что первый мух мог и не быть отцом, достаточно было одного факта спаривания. Глава исследовательской группы профессор Russell Bonduriansky назвал это «инженерным эффектом» и считает, что подобное явление могло иметь место и у людей. Статья об исследовании опубликована в научном журнале Ecology and Evolution в 2014 году – «Пересмотр телегонии: потомки наследуют приобретённую черту предыдущего партнёра матери» (
«Revisiting telegony: offspring inherit an acquired characteristic of their mother's previous mate»).
Разумеется, наш главный борец с мракобесием Александр Панчин заявил протест по трем пунктам: 1). Женщина – не муха (что логично, но не опровергает феномен); 2). Это неправильная телегония, поскольку настоящая телегония подразумевает передачу признаков, кодируемых генами (здесь у Панчина круговой аргумент по типу «Если вам не нравятся наши суды, обращайтесь с жалобой в наш суд», то есть, как и в случае с «мусорной ДНК», Панчин уперся и не хочет сойти с того устаревшего представления, что «гены решают всё», а где не гены – там не телегония, хотя речь как раз и идет о разрыве этой цепи – негенетическом наследовании! 3). Согласно Панчину, размер первого самца мухи является не наследственным признаком, а приобретенным (условно первого самца в эксперименте хорошо кормили, чтобы он покрупнел), следовательно, эффект неспецифичен. С тем же успехом, считает Панчин, мы могли бы говорить о телегонии, если бы у людей первый партнер заразил женщину СПИДом, а болезнь бы сказалась на ребенке ее второго мужчины. И в этом случае Панчин, как профессиональный демагог, довел все до абсурда, но промахнулся со смыслом, поскольку – черт с ней, с «телегонией попов» в качестве народной страшилки, но если мы говорим об эпигенетике, то в ней как раз речь и идет о феномене наследования приобретенных признаков. То есть будь первый самец хоть откормлен в течение жизни, хоть стал худосочным, сидя на диете, но эти свои признаки он принципиально способен передать в «генетическую карту» партнерши.
Так что Панчин, опровергая предрассудки «данными науки», ничего не опроверг и вопрос об эпигенетической подоплеке явления остается открытым.
…И еще раз повторюсь – всё сказанное мной здесь является чистейшим волюнтаризмом, полетом фантазии, и не должно восприниматься как моя попытка все это утверждать на уровне какого-то собственного убеждения. Если кто-то скажет: «Это тот самый Милюков, который за телегонию», то я дам в морду и плюну в бороду человеку, отрастившему ее, чтобы быть похожим на ученого (тысячи их). Я хочу сказать, что самое приблизительное знакомство с новыми научными данными подтверждает ту мысль, что мы, все из себя столь разумные и прогрессивные, до сих пор ни бельмеса не понимаем в физическом устройстве этого мира. Мы едим как бы безопасные продукты, которые созданы по противоестественным для нас «стрессовым» схемам, мы воспринимаем многие древние традиции народов и опыт предков как дикость и варварство, а в основе их, возможно, лежали реальные знания и опыт.
На этом пока остановлюсь, потому что дальнейшие рассмотрения подобных запретов и традиций, наверняка имевших практический смысл, могут показаться уж чересчур неожиданными.
P.S. Привожу, возможно, приблизительную иллюстрацию сказанного в предыдущем посте.
В сети я посмотрел старые и сегодняшние ролики людей, подолгу живущих за границей в другой культурной среде. Опять же, все это на уровне каких-то казусов, но похоже, что другая расовая среда и новые «культурные стрессы» влияют на внешний облик людей. Разумеется, местные привычки, мимика, манеры общения и пр. безусловно в какой-то степени влияют, однако мне показалось, что на скрине с ролика 2014 года у гарной одесской дивчины присутствует так называемое «европейское веко», а сегодня вместо него уже что-то, напоминающее «азиатское», хотя девица не делала никакой пластики (да и глупо, поскольку стандартом красоты в ВАзии и ЮВАзии считается европейское веко и сами восточноазиатские женщины делают пластику века под европейское). То же касается и двух других европеоидов на фото (к этим неизвестным мне людям я отношусь с большим уважением и пиететом, считаю во всем людьми совершенными и даже в некоторых вещах меня превосходящими; это необходимая оговорка).
То есть никаких расизмов, марксизмов и тем более эволюционизмов. Но – всем оставаться на своих местах, здесь работает (возможно) эпигенетика. Конечно, это могут быть некие ложные, «мимикрические» признаки, сформированные самим человеком (хотя как изобразишь азиатское веко?). Но если эти фенотипические изменения реальны, то по сути мы видим феномен быстрого вторичного расообразования. А в прежних условиях возможен и столь же быстрый откат назад.
Однажды директор коллектива, где я трудился, вел по телефону переговоры с китайскими партнерами о поездке нашего коллектива в Поднебесную. В начале разговора он был суров и по-европейски сдержан. Но мне случилось проходить мимо него минут двадцать спустя и я изумился перемене. Директор уже как-то живо извивался телом вокруг трубки, беспрестанно кивал, зачем-то щурился, а речь его напоминала полунинского Асисяя – типа «сисито вы говорите? Да ну так, да ну сяк, да там-сям, досидания-досидания!» Положив трубку, директор разговаривал в этой стилистике еще некоторое время, щурился, смотрел на нас недружелюбно, но в итоге его отпустило, и вскоре он вернулся к своей обычной речи и облику.
